Роалд Дал. Яд 22000

      Было, должно быть, около полуночи, когда я возвра­щался домой. У самых ворот бунгало я выключил фары, чтобы луч света не попал в окно спальни и не по­тревожил спящего Гарри Поупа. Однако я напрасно бес­покоился. Подъехав к дому, я увидел, что у него горел свет -- он наверняка еще не спал, если только не заснул с книгой в руках.

      Я поставил машину и поднялся по лестнице на ве­ранду, внимательно пересчитывая в темноте каждую сту­пеньку -- всего их было пять, -- чтобы нечаянно не сту­пить еще на одну, когда взойду наверх, потом открыл дверь с сеткой, вошел в дом и включил свет в холле. По­дойдя к двери комнаты Гарри, я тихонько открыл ее и заглянул к нему.

      Он лежал на кровати, и я увидел, что он не спит. Од­нако он не пошевелился. Он даже не повернул голову в мою сторону, но я услышал, как он произнес:

      -- Тимбер, Тимбер, иди сюда.

      Он говорил медленно, тихо произнося каждое слово. Я распахнул дверь и быстро вошел в комнату.

      -- Остановись. Погоди минутку, Тимбер. Я с трудом понимал, что он говорит. Казалось, каж­дое слово стоило ему огромных усилий.

      -- Что случилось, Гарри?

      -- Тес! -- прошептал он. -- Тес! Тише, умоляю тебя. Сними ботинки и подойди ближе. Прошу тебя, Тимбер, делай так, как я говорю.

      То, как он произносил эти слова, напомнило мне Джорджа Барлинга, который, получив пулю в живот, прислонился к грузовику, перевозившему запасной дви­гатель самолета, схватился за живот обеими руками и при этом что-то говорил вслед немецкому летчику тем же хриплым шепотом, каким сейчас обращался ко мне Гарри.

      -- Быстрее, Тимбер, но сначала сними ботинки. Я не мог понять, зачем нужно снимать ботинки, но подумал, что если он болен, -- а судя по голосу, так оно и было -- то лучше выполнить его волю, поэтому я на­гнулся, снял ботинки и оставил их посреди комнаты. По­сле этого я подошел к кровати.

      -- Не притрагивайся к постели! Ради Бога, не при­трагивайся к постели!

      Он лежал на спине, накрытый лишь одной простыней, и продолжал говорить так, будто был ранен в живот. На нем была пижама в голубую, коричневую и белую поло­ску, и он обливался потом. Ночь была душная, я и сам немного взмок, но не так, как Гарри. Лицо его было мок­рым, даже подушка вокруг головы была вся пропитана потом. Я подумал, что его сразила малярия.

      -- Что с тобой, Гарри?

      -- Крайт, -- ответил он.

      -- Крайт? О Господи! Он тебя укусил? Когда?

      -- Помолчи, -- прошептал он.

      -- Послушай, Гарри, -- сказал я и, наклонившись к нему, коснулся его плеча. -- Мы должны действовать бы­стро. Ну же, говори скорее, куда он тебя укусил.

      Он по-прежнему не двигался и был напряжен, точно крепился, дабы не закричать от острой боли.

      -- Он не укусил меня, -- прошептал он. -- Пока не укусил. Он лежит у меня на животе. Лежит себе и спит.

      Я быстро отступил на шаг и невольно перевел взгляд на его живот, или, лучше сказать, на простыню, кото­рая закрывала его. Простыня в нескольких местах была смята, и невозможно было сказать, что было под нею.

      -- Ты правду говоришь, что вот прямо сейчас на твоем животе лежит крайт?

      -- Клянусь.

      -- Как он там оказался? -- Этот вопрос можно было не задавать, потому что видно было, что он не валяет дурака. Лучше бы я попросил его помолчать.

      -- Я читал, -- сказал Гарри, заговорив медленно, с расстановкой, выдавливая из себя слова и стараясь не двигать мускулами живота. -- Лежал на спине и читал и почувствовал что-то на груди, за книгой. Будто меня кто-то щекочет. Потом краем глаза увидел крайта, пол­зущего по пижаме. Небольшого, дюймов десять. Я понял, что шевелиться мне нельзя. Да и не мог я этого сделать. Просто лежал и смотрел на него. Думал, что он пропол­зет по простыне.

      Гарри умолк и несколько минут не произносил ни слова. Взгляд его скользнул по простыне к тому месту, где она прикрывала живот, и я понял, что он хотел- убе­диться, не потревожил ли его шепот то, что там лежало.

      -- Там была складка, -- проговорил он еще медленнее и так тихо, что я принужден был наклониться, чтобы расслышать его слова. -- Видишь, вот она. Он в нее и за­брался. Я чувствовал, как он ползет по пижаме к живо­ту. Потом он перестал ползти и теперь лежит там в тепле. Наверно, спит. Я тебя уже давно жду. -- Он поднял глаза и посмотрел на меня.

      -- Как давно?

      -- Уже несколько часов, -- прошептал он. -- Уже не­сколько, черт побери, часов. Я не могу больше не дви­гаться. Мне хочется откашляться.

      В том, что Гарри говорит правду, не приходилось со­мневаться. Вообще-то на крайта это похоже. Они полза­ют вокруг человеческих жилищ и любят тепло. Не похо­же на него то, что он до сих пор не укусил Гарри. Если вовремя не схватить его, то он может укусить, а укус у него смертельный, и ежегодно в Бенгалии, главным об­разом в деревнях, они убивают довольно много людей.

      -- Хорошо, Гарри, -- заговорил я, и тоже шепотом. -- Не двигайся и ничего больше не говори без надобности. Ты же знаешь -- если его не пугать, он не укусит. Сей­час мы что-нибудь придумаем.

      Неслышно ступая, я вышел из комнаты и взял на кухне маленький острый нож. Я положил его в карман брюк на тот случай, если что-то произойдет, пока мы обдумываем план действий. Если Гарри кашлянет, поше­велится или сделает что-нибудь такое, что испугает змею и она его укусит, то я надрежу место укуса и высосу яд. Я вернулся в спальню. Гарри по-прежнему был недви­жим, и пот струился по его лицу. Он следил за тем, как я иду по комнате к кровати, и я понял, что ему не тер­пится узнать, что я затеял. Я остановился возле него, обдумывая, что бы предпринять.

      -- Гарри, -- сказал я, почти касаясь губами его уха, чтобы он мог расслышать мой шепот, -- думаю, что луч­шее, что я могу сделать, -- это очень осторожно стянуть с тебя простыню. А там посмотрим. Мне кажется, я смо­гу это сделать, не потревожив змею.

      -- Не будь идиотом. -- Голос его прозвучал бесстраст­но. Каждое слово он произносил медленно, осторожно и чересчур мягко, и фраза не прозвучала грубо. Все, что он хотел выразить, я увидел в его глазах и в уголках его рта.

      -- Но почему?

      -- Она испугается света. А там темно.

      -- Тогда как насчет того, чтобы быстро сдернуть про­стыню и сбросить змею, прежде чем она успеет укусить тебя?

      -- Почему бы тебе не пригласить врача? -- спросил Гарри. Его взгляд выражал то, о чем я бы и сам мог до­гадаться.

      -- Врача? Ну конечно. Вот именно. Сейчас вызову Гандербая.

      Я на цыпочках вышел в холл, разыскал в телефонной книге номер Гандербая и попросил телефонистку побы­стрее соединить меня с ним.

      -- Доктор Гандербай? -- сказал я. -- Это Тимбер Вудс.

      -- Хэлло, мистер Вудс. Вы еще не спите?

      -- Послушайте, не могли бы вы немедленно приехать? И захватите сыворотку от укуса змеи.

      -- Кто укушен? -- Вопрос был задан так резко, буд­то у меня выстрелили над самым ухом.

      -- Никто. Пока никто. Гарри Поуп в постели, а на животе у него лежит змея и спит -- прямо под просты­ней.

      Секунды три в трубке молчали. Потом медленно и отчетливо Гандербай произнес:

      -- Передайте ему, чтобы он не шевелился. Он не дол­жен ни двигаться, ни разговаривать. Вы понимаете?

      -- Разумеется.

      -- Я сейчас буду! -- Он положил трубку, и я отпра­вился назад, в спальню. Гарри следил за тем, как я при­ближаюсь к нему.

      -- Гандербай сейчас будет. Он сказал, чтобы ты не шевелился.

      -- А что он, черт побери, думает, я тут делаю?

      -- Слушай, Гарри, и он сказал, чтобы ты не разго­варивал. Вообще не разговаривал. Да и я тоже.

      -- Почему бы тебе тогда не заткнуться? -- Едва он сказал это, как уголок его рта быстро задергался, и про­должалось это какое-то время после того, как он замол­чал. Я достал платок и очень осторожно вытер пот на его лице и шее, чувствуя, как под моими пальцами по­дергивается та мышца, которая служит для выражения улыбки.

      Я выскользнул на кухню, достал лед из морозилки, завернул его в салфетку и принялся разбивать на мел­кие кусочки. Мне не нравилось, что у него дергается уго­лок рта. Да и то, как он разговаривал, мне тоже не нра­вилось. Я вернулся в спальню и положил на лоб Гарри мешочек со льдом.

      -- Так тебе будет лучше.

      Он сощурил глаза и, не раскрывая рта, резко втянул в себя воздух.

      -- Убери, -- прошептал он. -- У меня от этого начи­нается кашель. -- Мышца, служащая ему для выраже­ния улыбки, снова задергалась.

      По комнате скользнул луч света. Это Гандербай по­вернул свою машину к бунгало. Я вышел встретить его, держа в обеих руках мешочек со льдом.

      -- Как дела? -- спросил Гандербай и, не дожидаясь ответа, прошествовал мимо меня; он прошел через ве­ранду, толкнул дверь с сеткой и ступил в холл. -- Где он? В какой комнате?

      Оставив свой чемоданчик на стуле в холле, он после­довал за мной в комнату Гарри. На нем были мягкие тапочки, и передвигался он бесшумно и мягко, как осто­рожный кот. Скосив глаза, Гарри наблюдал за ним. Дой­дя до кровати, Гандербай посмотрел на него сверху впил и улыбнулся со спокойной уверенностью, кивком головы дав Гарри понять, что дело тут простое и не о чем бес­покоиться, а нужно лишь положиться на доктора Ган­дербая. Затем он повернулся и вышел в холл, а я после­довал за ним.

      -- Прежде всего попытаемся ввести ему сыворотку, -- сказал он и, раскрыв свой чемоданчик, занялся необхо­димыми приготовлениями. -- Внутривенно. Но мне нужно быть осторожным. Он не должен дрогнуть.

      Мы прошли на кухню, и он прокипятил иглу. Взяв в одну руку шприц для подкожных впрыскиваний, а в другую -- небольшой пузырек, он проткнул резиновую пробку пузырька и начал набирать в шприц бледно-жел­тую жидкость. Потом протянул шприц мне.

      -- Держите, его, пока он мне не понадобится. Он взял свой чемоданчик, и мы вернулись в спальню. Глаза Гарри были широко раскрыты и блестели. Гандер­бай склонился над Гарри и очень осторожно, будто имел дело с кружевом шестнадцатого века, закатал ему до локоть рукав пижамы, не пошевелив руку. Он проделал все это, не касаясь кровати.

      -- Я сделаю вам укол, -- прошептал он. -- Это сыво­ротка. Вы почувствуете слабую боль, но постарайтесь не двигаться. Не напрягайте мышцы живота.

      Гарри взглянул на шприц.

      Гандербай достал из чемоданчика красную резиновую трубку и обмотал ею его руку выше локтя, затем крепко завязал трубку узлом. Протерев небольшой участок кожи спиртом, он протянул мне тампон и взял у меня шприц. Поднеся его к свету, он, сощурившись, выпустил вверх тоненькой струйкой какую-то часть желтой жидкости. Я стоял возле него и наблюдал за его действиями. Гарри тоже не спускал с него глаз; лицо его блестело от пота, точно было намазано толстым слоем крема, который таял на коже и стекал на подушку.

      Я видел, как на сгибе руки Гарри, стянутая жгутом, вздулась голубая вена, а потом увидел над веной иглу, причем Гандербай держал шприц почти параллельно ру­ке, втыкая иглу через кожу в вену, втыкая медленно, но так уверенно, что она входила мягко, словно в сыр. Гар­ри закатил глаза, закрыл их, потом снова открыл, но не шелохнулся.

      Когда все кончилось, Гандербай склонился над ним и приставил губы к уху Гарри.

      -- Даже если теперь она вас укусит, все будет в по­рядке. Но только не двигайтесь. Прошу вас, не двигай­тесь. Я сейчас вернусь.

      Он взял свой чемоданчик и вышел в холл. Я последо­вал за ним.

      -- Теперь он в безопасности? -- спросил я.

      -- Нет.

      -- Но хоть какая-то надежда есть?

      Маленький врач-индиец молча покусывал нижнюю губу.

      -- Это ведь должно ему хоть как-то помочь? -- спро­сил я.

      Он отвернулся и направился к. дверям, выходившим на веранду. Я подумал было, что он собирается выйти из дома, но он остановился перед дверьми с сеткой и уста­вился в темноту.

      -- Сыворотка ему не поможет? -- спросил я.

      -- К сожалению, нет, -- не оборачиваясь, ответил он. -- Она может помочь ему. Но скорее всего, нет. Я пыта­юсь придумать что-нибудь другое.

      -- А не можем мы быстро сдернуть простыню и сбро­сить змею, прежде чем она успеет укусить его?

      -- Ни в коем случае! Мы не имеем права рисковать. -- Голос его прозвучал резче обычного.

      -- Но ведь не можем же мы ничего не делать, -- ска­зал я. -- Он начинает психовать.

      -- Пожалуйста! Прошу вас! -- проговорил он, обер­нувшись и воздев руки. -- Ради Бога, потерпите. В таких случаях не бросаются очертя голову. -- Он вытер лоб платком и стоял нахмурившись, покусывая губу. -- Впро­чем, -- произнес он наконец, -- есть один выход. Вот что мы сделаем -- дадим этой твари наркоз.

      Это была великолепная мысль.

      -- Это небезопасно, -- продолжал он, -- потому что змея относится к холоднокровным существам и наркоз не действует на них ни хорошо, ни быстро, но это луч­шее, что можно сделать. Мы можем использовать эфир-хлороформ... -- Он говорил медленно, вслух обдумывая свой замысел.

      -- Так на чем же мы остановимся?

      -- Хлороформ, -- вдруг произнес он. -- Обычный хлороформ. Это лучше всего. А теперь -- быстро! -- Он схва­тил меня за руку и потянул за собой на балкон. -- Поез­жайте в мой дом. Пока вы едете, я разбужу по телефону моего помощника, и он вам покажет шкафчик с ядами. Вот ключ от шкафчика. Возьмите бутыль с хлороформом. На нем оранжевая этикетка. Я останусь здесь на тот случай, если что-то произойдет. Поторапливайтесь же! Нет, нет, ботинки не надевайте!

      Я быстро поехал к нему и минут через пятнадцать вернулся с хлороформом. Гандербай вышел из комнаты Гарри и встретил меня в холле.

      -- Привезли? -- спросил он. -- Отлично, отлично. Я ему только что рассказал, что мы собираемся сделать. Но теперь нам нужно спешить. Он уже порядком измучил­ся. Боюсь, как бы он не пошевелился.

      Он возвратился в спальню, и я последовал за ним, бережно неся бутыль в обеих руках. Гарри лежал на кровати точно в той же позе, что и прежде, и пот ручьем стекал по его щекам. Лицо его было бледным и мокрым. Он скосил глаза в мою сторону, и я улыбнулся и кивнул ему в знак поддержки. Он продолжал смотреть на меня. Я поднял вверх большой палец, давая понять, что все будет в порядке. Он закрыл глаза. Гандербай присел на корточки возле кровати; рядом с ним на полу лежала полая резиновая трубка, которую он ранее использовал как жгут; к одному концу этой трубки он приделал не­большую бумажную воронку.

      Потихоньку он начал вытаскивать край простыни из-под матраса. Он находился прямо против живота Гар­ри, примерно в восемнадцати дюймах от него, и я следил за его пальцами, осторожно тянувшими край простыни. Он действовал так медленно, что почти невозможно бы­ло различить ни движения пальцев, ни того, как тянется простыня.

      Наконец ему удалось немного приподнять простыню, и он просунул под нее резиновую трубку, так чтобы можно было протолкнуть ее по матрасу к телу Гарри. Не знаю, сколько у него ушло времени на то, чтобы про­сунуть трубку на несколько дюймов. Может, двадцать минут, может, сорок. Я так и не увидел, чтобы трубка двигалась. Я знал, что она продвигается, потому что ви­димая ее часть становилась короче, но я сомневался, чтобы змея почувствовала хотя бы малейшее колебание. Теперь и Гандербай вспотел, на лбу его и над верхней губой выступили большие капли пота. Однако руки его не дрожали, и я обратил внимание на то, что он следил не за трубкой, а за складками простыни на животе Гарри.

      Не поднимая глаз, он протянул руку за хлорофор­мом. Я отвернул плотно притертую стеклянную пробку и вложил бутыль в его руку, не отпуская ее до тех пор, пока не. убедился, что он крепко держит ее. Затем он кивнул мне головой, чтобы я наклонился, и прошептал:

      -- Скажите ему, что матрас под ним сейчас станет мокрым и очень холодным. Он должен быть готов к это­му и не должен двигаться. Скажите ему об этом сейчас же.

      Я склонился над Гарри и передал ему это послание.

      -- Почему же он не начинает? -- спросил Гарри.

      -- Сейчас он приступит, Гарри. Тебе будет очень хо­лодно, так что приготовься.

      -- О Господи, да начинайте же! -- Он впервые возвы­сил голос, и Гандербай бросил на него недовольный взгляд, несколько секунд глядел на него, после чего про­должил свою работу.

      Гандербай капнул немного хлороформа в бумажную воронку и подождал, пока он побежит по трубке. Затем оп капнул еще немного, чуть-чуть выждал, и по комнате распространился тяжелый, тошнотворный запах хлоро­форма, неся с собой смутные воспоминания о сестрах в белых халатах, о хирургах, стоящих в выбеленной ком­нате вокруг длинного белого стола. Гандербай теперь лил жидкость непрерывной струей, и я видел, как тяжелые пары хлороформа медленно клубились над бумажной во­ронкой. Сделав паузу, он поднес пузырек к свету, налил еще одну полную воронку и протянул пузырек мне. Осторожно вытащив резиновую трубку из-под простыни, он поднялся.

      Должно быть, вставить трубку и налить в нее хлоро­форм явилось для него большим напряжением, и я помню, что, когда Гандербай обернулся ко мне и шепотом заговорил, голос у него был слабый и усталый.

      -- Подождем пятнадцать минут. На всякий случай. Я склонился над Гарри.

      -- На всякий случай мы подождем минут пятнадцать. Но ей, наверно, уже конец.

      -- Тогда почему, черт побери, вы не посмотрите и не убедитесь в этом?

      Он снова заговорил громким голосом, и Гандербай резко повернулся, при этом на его маленьком смуглом лице появилось очень сердитое выражение. Глаза у него были почти совсем черные, и он уставился на Гарри;

      мышца, служащая Гарри для выражения улыбки, нача­ла подергиваться. Я достал платок, вытер его мокрое ли­цо и, чтобы немного успокоить его, несколько раз провел рукой по его лбу.

      Потом мы стояли возле кровати и ждали, Гандербай пристально вглядывался в лицо Гарри. Маленький ин­диец более всего беспокоился о том, чтобы Гарри не по­шевелился. Он не отрывал глаз от пациента и, хотя не произнес и звука, казалось, все время кричал на него:

      "Послушайте, ну неужели вы все испортите? " И у Гар­ри при этом подергивался рот, он потел, закрывал глаза, открывал их, смотрел на меня, на простыню, на потолок, снова на меня, но только не на Гандербая. И все же Гандербаю удавалось каким-то образом удерживать его от движений. Запах хлороформа действовал угнетающе и вызывал тошноту, но я не мог выйти из комнаты. У меня было такое чувство, будто кто-то надувает огром­ный шар, который должен вот-вот лопнуть, но глаз я от­вести не мог.

      Наконец Гандербай повернулся ко мне, кивнул, и я понял, что он готов действовать дальше.

      -- Подойдите к той стороне кровати, -- сказал он. -- Мы возьмемся за края простыни и потянем ее, но прошу вас, очень медленно и очень осторожно.

      -- Потерпи еще немного, Гарри, -- сказал я и, обойдя вокруг кровати, взялся за простыню.

      Гандербай стоял напротив меня, и мы принялись очень медленно стаскивать простыню, приподняв ее над Гарри, при этом мы немного отступили от кровати, но одновременно наклонились, пытаясь заглянуть под про­стыню. Хлороформ распространял ужасное зловоние. Помню, что я пытался не дышать, а когда более не мог сдерживать дыхание, попытался дышать неглубоко, что­бы эта дрянь не попадала в легкие.

      Стала видна грудь Гарри, или, лучше сказать, верх полосатой пижамы, которая скрывала ее, а потом я уви­дел белую тесьму его пижамных брюк, аккуратно завя­занную узелком. Чуть-чуть дальше -- и я увидел пугови­цу из перламутра. Вот уж чего ни за что не увидишь на моей пижаме, так это пуговиц на ширинке, тем более перламутровых. Этот Гарри, подумал я, просто щеголь. Странно, что в тревожные минуты в голову подчас лезут фривольные мысли, и я отчетливо помню, что, увидев эту пуговицу, я подумал о Гарри как о щеголе.

      Кроме этой пуговицы, ничего другого на его животе не было.

      Тогда мы быстрее стащили простыню и, когда показа­лись ноги, выпустили ее из рук, и она упала на пол.

      -- Не двигайтесь, -- сказал Гандербай, -- не двигай­тесь, мистер Поуп. -- И он принялся осматривать постель и заглядывать под ноги Гарри. -- Мы должны быть осто­рожны. Змея может заползти куда угодно. Она может прятаться в штанине.

      Едва Гандербай произнес это, как Гарри поднял го­лову с подушки и посмотрел на свои ноги. Это было его первым движением. Затем он неожиданно вскочил и, стоя на кровати, стал яростно трясти сначала одной но­гой, потом другой. В ту минуту мы оба подумали, что змея укусила его, и Гандербай уже полез было в свой чемоданчик за скальпелем и жгутом, но тут Гарри пере­стал прыгать и замер на месте. Взглянув на матрас, на котором он стоял, он прокричал!

      -- Ее нигде нет!

      Гандербай выпрямился и с минуту тоже осматривал матрас, затем посмотрел на Гарри. Гарри был в порядке. Он не был укушен и не должен был быть укушен или убит, и все было замечательно. Но, похоже, легче от это­го никому не стало.

      -- Мистер Поуп, вы, разумеется, совершенно уверены в том, что видели ее? -- В голосе Гандербая прозвучала саркастическая нотка, чего он не позволил бы себе при обычных обстоятельствах. -- Не кажется ли вам, что вы могли себе все это вообразить, а, мистер Поуп? -- Судя по тому, как Гандербай смотрел на Гарри, сарказм его не нужно было принимать всерьез. Просто он пытался разрядить обстановку после такого напряжения.

      Гарри стоял на кровати в своей полосатой пижаме, свирепо глядя на Гандербая, и краска постепенно зали­вала его лицо.

      -- Не хочешь ли ты сказать, что я все выдумал? --- за­кричал он.

      Гандербай стоял и смотрел на Гарри. Гарри сделал шаг вперед на кровати, и глаза его сверкнули.

      -- Ты, грязная индусская крыса!

      -- Молчи, Гарри! -- сказал я.

      -- Ты, грязный черномазый...

      -- Гарри! -- вскричал я. -- Молчи, Гарри! -- То, что он говорил, было ужасно.

      Гандербай вышел из комнаты, как будто нас в ней и не было вовсе, и я последовал за ним. Положив ему руку на плечо, я вышел вместе с ним на веранду.

      -- Не слушайте его, -- сказал я. -- Все это так на него подействовало, что он сам не знает, что говорит.

      Мы сошли с веранды по ступенькам и направились по темной дорожке к тому месту, где стоял его старень­кий "моррис". Он открыл дверцу и сел в машину.

      -- Вы прекрасно поработали, -- сказал я. -- Огромное вам спасибо за то, что вы приехали.

      -- Ему нужно как следует отдохнуть, -- тихо произнес он, не глядя на меня, потом завел мотор и уехал.